Гвендолен, королева Ирландии

Мое имя – Гвендолен. Гвендолен из рода Глендоуэр, рода Годфри Глендоуэра, герцога Корнуолльского. Отец мой был приглашен править людьми Корнуолла, хотя сам он был родом из Уэльса, где и женился на моей матери. Красный дракон на бело-зеленом поле развевался над нашим домом в день моего рождения, и он же видел день моей свадьбы с королем Ирландии Лоэгайре. Отец видел хорошее предзнаменование в том, что мы родились с ним в один день, и в тот же день, по желанию отца, справляли нашу свадьбу. Но матери моей, женщине искушенной в разного рода гаданиях, колдовских делах и знании обычаев разных стран, не нравилось то, что рождение наше пришлось на месяц май и свадьба пришлась на этот месяц. Как ни молила она отца отменить празднество, отец оставался непреклонен. Мать говорила ему, что по ирландским традициям май – это время разводов, а не свадеб. Но никакие уговоры не действовали на моего отца. Матери пришлось смириться и с грустью ожидать той судьбы, которая уже стояла за воротами…

Незадолго до нашей свадьбы в замок начали съезжаться гости. Много среди них было англичан, много ирландцев. Среди ирландцев был и тогдашний король Ульстера – имени его я, к сожалению, не помню, не очень-то интересовалась дряхлым стариком – и его сын Финн. Вот он заинтересовал меня гораздо больше, ибо был со мной учтив и смотрел на меня не сводя глаз, а ведь всем известно, что у ирландцев это признак любви. Но я ничем не показала ему, что заметила его чувство, ведь дело было накануне моей собственной свадьбы.

Вечером я сидела у окна в своих покоях, и думала о завтрашнем дне. И вдруг я услышала за окном тихий свист. Выглянув, я увидела наследника короны Ульстера. Он стоял неподалеку от моего окна и знаками молил меня выйти . Я подумала, что мне ничего не грозит в такой близости от собственного дома, надела темный плащ и вышла к нему.

Он спросил меня, связана ли я уже словом с Лоэгайре. "Да," – сказала я. Финн пришел в ярость, и выдрал клок своей бороды. "А знаешь ли ты, дочь Глендоуэров, где и с кем сейчас, накануне свадьбы, обожаемый тобой жених?" – спросил он. "Думаю, что в своей комнате" – ответила я, ибо была наивна, и ничего плохого не могла предположить. "Ты уверена в этом?" "Уверена". "Обещаешь ли ты заняться тем же, что он делает сейчас?" "Конечно" – сказала я, предполагая, что речь идет об ожидании любви. "Так пойдем, и ты своими глазами увидишь, чем заняты мысли твоего будущего супруга, а также глаза его и руки!"

Финн схватил меня за руку, и быстро побежал в сторону морского берега. После чего, приказав мне молчать и не шуметь, тихо-тихо, прячась меж камней, повел меня в сторону большого плоского камня, называемому почему-то непонятным словом "Дирмадограйд" (с детства хотела узнать, что оно означает). Подкравшись ближе, я увидела, что на камне расстелен плащ Лоэгайре, рядом с камнем лежит пояс – мой подарок, я сама его вышивала - а на плаще я увидела мужчину… и женщину. И услышала звук поцелуя…

Я бросилась бежать прочь от камня, не разбирая дороги и слезы застилали мне глаза. Споткнувшись, упала, и рыдала так, что не слышала, как подбежал Финн, как пытался меня утешить.

"Ну что, теперь ты убедилась, что супруг твой не так хорош, как ты о нем думала?" – спросил меня Финн. –"И помнишь ли ты свое обещание заняться тем же, что делает он? Он любит другую, а я люблю тебя – с той самой минуты, как я ступил на землю Корнуолла". Здесь Финн засмеялся, и протянул руку к застежкам моего плаща.

Но как бы ни билась в моем сердце обида и желание отомстить – я остаюсь дочерью Годфри Глендоуэра. Я всегда думаю перед тем, как сделать что-то. И я сказала Финну: "Я не хочу, чтобы мой отец стыдился меня… Если ты любишь меня так, как говоришь – пойдем к отцу и расскажем ему, как обстоит дело. Ибо я слишком расстроена сейчас, чтобы в одночасье решиться сменить свою судьбу".

Он посмотрел на меня – и я поняла, что он не ждал от меня такой умной речи. И он смирил свою страсть перед лицом мудрости. Потому что Финн всегда был умен – даже больше, чем хорош собою.

Тихо, стараясь никого не разбудить, мы прокрались в наш дом, и нашли отца. Финн скрылся, а я кинулась к отцу, обняла его, и объяснила, что привело меня к нему в этот час. Я молила его отменить свадьбу, которая складывается таким образом. Но отец был непреклонен. Он сказал: "Ты не видела, кто были эти мужчина и женщина. В неверном свете полной луны тебе могло показаться все, что угодно. У меня нет никаких оснований не верить ему. И ты будешь счастлива в этом браке – а народ Корнуолла получит еще одного могущественного союзника, который поможет нам защитить наши земли в случае нападения. Поэтому иди, дочь моя, и будь готова к завтрашнему дню".

Что было делать? Я покорилась.

Утром, в день свадьбы, служанки торжественно принесли мне платье, в котором выходила замуж и моя мать, и мать моей матери, и ее мать тоже. И когда настало время брачной церемонии, я вошла, и увидели все, что наряд мой был цветов Уэльса, откуда родом мои родители – платье было бело-зеленым, а на прекрасном вышитом плаще царил красный дракон – наш покровитель Кадвалладоуэр.

Все ирландцы нахмурились, увидев меня, и стали шептаться между собой. Но мне была непонятна причина их замешательства. Отец мой приписал это поклонению перед моей красотой, взял меня за руку, подвел к жениху, и вложил мою руку в его. И тут мать моя поняла, что так не понравилось ирландцам. Она вспомнила, что плохой приметой считалось в Ирландии надевать на свадьбу зеленое. Чтобы не расстраивать меня, она сказала мне это только после свадьбы.

В ту ночь я впервые вошла на ложе своего мужа, и уже утром почувствовала, что понесла ему сына. И когда мы наконец прибыли в Тару, где правил тогда отец Лоэгайре, это было уже всем заметно. Отцу очень понравилось, что невестка его не бесплодна, а потому он отнесся ко мне хорошо. Жаль только, что ни дед, ни бабка так и не увидели своего внука. Матери Лоэгайре уже не было в живых, а вскоре и отец его отправился вслед за ней в Медовую страну. И Лоэгайре стал королем Ирландии.

А я – королевой. Все это долгое время я старалась, чтобы меня любили ирландцы, и кажется, мне это удалось. Во всяком случае, двери моего дома всегда были открыты нуждающимся, я, как могла, врачевала больных и следила за соблюдением всех обрядов, которые помогали бы цвести нашей стране – стране моего мужа. И моего сына – которого я родила в назначенный срок, ровно через 9 месяцев после свадьбы.

Я любила своего супруга и сын наш, Лугайд, родился крепким и здоровым. И было это 20 лет назад. Когда Лугайд родился, я поняла, как это хорошо – когда рядом есть хоть одна душа, которая любит тебя бескорыстно, то есть чью любовь не надо завоевывать ни подарками, ни улыбками, ни работой, ни врачеванием... Потому что я тосковала по вересковым пустошам моей родной страны, подругам моего детства – сестрам, которые остались с отцом и матерью, по родителям… По всем, кто любит меня бескорыстно. Поэтому, когда Лугайд подрос, я упросила мужа отправить меня повидаться с родителями.

Вид родных берегов напомнил мне день моей свадьбы – и ночь, которая предшествовала ей. И не стало мне покоя в доме моих родителей. Я поделилась с матерью своими тревогами, и мы решили разузнать как можно больше об этой женщине. С этой целью в Ирландию было послано 2 человека – мужчина и женщина, чьих имен я не скажу – они живы до сих пор, и до сих пор служат мне верой и правдой. Они должны были узнать все, что касалось этой истории.

Через некоторое время они прислали письмо, которое содержало неутешительные вести. Все приближенные короля только и шептались о том, что король, почти не таясь, встречается с чужестранкой по имени Астрильд. По слухам, она долгое время уже живет где-то близ Тары, и Лоэгайре постоянно ездит к ней.

Услышав такое, я немедленно собралась обратно. Дело было поздней осенью, океан рвали шторма, на руках у меня плакал сын, который заболел в дороге, и сердце мое было полно черной тоски. Конечно, я к тому времени уже не была такой наивной, как в день своей свадьбы, и мысли мои были далеки от милосердия.

Корабль наш носило по морю 7 дней и 7 ночей, но все-таки мы пристали к берегу. Путь домой лежал через Уснех, где пришлось задержаться, так как сын мой был в бреду и горячке, и я боялась везти его под нескончаемым дождем дальше. В Уснехе мы остановились у верховного друида, с которым за это время сошлись близко. Он помог излечить моего сына. Много слов было сказано между нами. И когда пришла пора нам уезжать, друид сказал, что я всегда могу знать, что в Уснехе у меня остается любящее сердце и верная душа.

Я вернулась в Тару с тяжелым сердцем… Но пришлось продолжать жить прежней жизнью. Только теперь я стала внимательней относиться к тому, чего раньше не замечала – к внезапным отлучкам мужа, к таинственным посланиям, непонятным оговоркам… Любовь моя таяла, как снег под солнцем. Но ради сына, ради его будущего трона, я продолжала делать вид, что ничего не замечаю (хотя порой мне казалось, что за моей спиной шепчется вся Ирландия), и продолжала добиваться (с неизменным успехом) любви народа и королевского двора Тары. И мне казалось, что это хорошо получается.

Но нет мира в душе моей, если холодно мое ложе, и муж мой вежлив со мной, но не любит меня. Я проплакала все глаза по ночам, пытаясь понять, чем же я так нехороша для него? Чем ОНА лучше меня? Ведь я сделала все, чтобы быть хорошей женой и мудрой королевой. Но не заслужила любви своего мужа…

Единственной моей отрадой в это время был Лугайд. Глядя на него, играя с ним, я радовалась. И только страшно боялась, как бы его не утащили сиды, или не навел кто-нибудь порчу на моего любимого мальчика. Я повесила ему на шею амулет, который купила за большие деньги А еще один амулет он тогда нашел сам – играл на берегу моря, и море подарило ему камень с дыркой… Я расценила это как хороший знак. Он рос, и с каждым годом становился все сильнее и краше – красавец наследник двух старинных родов. На какое-то время заботы о взрослеющем сыне отодвинули от меня тревоги о судьбе своего брака. Тем более, что сын доставлял мне одни только радости, и никаких огорчений. И только несколько лет назад я впервые ощутила что-то похожее на ревность – когда веселый праздник Бельтан впервые увел моего сына в шалаш любви… Именно в ту ночь я впервые подумала: я забыла и много лет не вспоминала о том, что и я – женщина… Да и как я могла думать по-другому, если все эти долгие годы для меня не существовало других мужчин, кроме Лоэгайре.

Словом, жизнь моя текла привычной рекой, и никаких волнений не предвиделось.

Но судьба лишь на время притаилась, а потом ударила меня – с новой силой. И вот в один из дней, из самых черных дней, прискакал в Тару гонец на вороном коне. Он привез на груди послание, скрепленное печатью, на которой горел дракон… Мой отец умирал от раны, оставленной подлым отравленным клинком предателя… И моя мать молила меня приехать, она собирала всех четырех дочерей, надеясь, что мы сможем чем-то помочь герцогу Корнуолла.

-Я еду в Корнуолл, - сказала я мужу, когда он вернулся вечером с охоты. И протянула ему письмо.

Он пробежал его глазами.

-Я не хотел бы, чтобы ты сейчас покидала пределы Тары, - вот что он сказал мне. – Дела таковы, что мне надо уехать на пару недель, а ведь ты знаешь, что в Айлех Нейте неспокойно… да и мунстерцы, кажется, задумывают что-то. Кто же останется в Таре следить за нашим городом?

Это были обычные его слова в случаях, когда он уезжал – на неделю, на две… Проверять границы, как он говорил. И не брал с собой никого, кроме верного оруженосца, преданного ему еще с рождения. И каждый раз после этих поездок по всем углам начинали шептаться кумушки Тары, и я не находила себе места, где могла бы скрыться от позора и унижения…

Но в этот раз дело обстояло совершенно по-другому.

-Мне нет дела до мунстерцев и Айлех Нейта, - ответила я Лоэгайре, - но мой отец очень болен, и мой долг – быть рядом с ним, если моя мать считает, что наше присутствие облегчит его участь.

-А мне нет дела до каких-то валлийских родственников! – вскипел Лоэгайре. – И я не намерен отказываться от поездки только потому, что моей жене приспичило тащиться в Корнуэлл! Ты никуда не поедешь!

-Нет, поеду!

-Нет, не поедешь!

Вне себя от ярости, что я посмела возразить ему, а не промолчала, как обычно, Лоэгайре кинулся ко мне. Но тут вдруг распахнулись двери, и под ноги отцу кинулся Лугайд.

-Отец, отец, успокойся! – кричал он, пытаясь сдержать Лоэгайре. – Нет причин выказывать ярость, когда можно проявить мудрость! Я останусь в Таре, и буду следить за нашим городом!

-Как, Лугайд, ты оставляешь меня? – я была поражена не меньше Лоэгайре, впервые почувствовавшего силу рук нашего сына. – А я надеялась, что ты будешь сопровождать меня в дороге!

-Нет, мама, я нужен здесь, ведь вам с отцом нужно быть в разных местах, и на кого же оставить Тару, как не на меня? Ведь если ничего не изменится, рано или поздно и я буду здесь коронован…

В этом месте Лоэгайре пристально посмотрел на сына, но ничего не сказал. Все разошлись, а наутро король объявил свою волю: мы с ним разъезжаемся, а наш сын впервые остается править Тарой, пока мы в отъезде. Естественно, советуясь с мудрыми людьми. В тот же день я собралась, обнялась с сыном, простилась с Лоэгайре, и отправилась в путь.

Когда я приехала в Корнуэлл, сестры мои уже собрались в замке. В тот же день моя мать рассказала нам, как подло был ранен отравленным кинжалом герцог Корнуэлла. Самое странное было в том, что преступник не был найден, и все теряются в догадках – кто же это мог быть. Но сейчас моей матери не до поисков неизвестно кого. Она собрала нас в замке, чтобы провести один тайный обряд, который. возможно, позволит королю подняться на ноги.

Но для того, чтобы провести этот обряд, требовался определенный день Луны, а до него было еще нескоро. Когда же он подошел, оказалось, что у одной из моих сестер начались женские дни, а значит, ей нельзя было участвовать в обряде. Ждали еще месяц. Но тут день Луны пришелся на четвертной день, а значит, никак нельзя было затевать очистительный обряд. Еще один месяц, еще один… Впрочем, отцу было то хуже, то лучше, а мы наслаждались разговорами с сестрами и с матерью, и я не стремилась быстрее вернуться в Тару.

Осень уже вовсю вступила в свои права и раскрасила багрянцем дубы, терновник и ясени вокруг нашего замка. И вот в один из хрустально прозрачных дней – последних дней теплых дней сентября – отец вдруг почувствовал себя хуже. "Мы не можем больше медлить", - сказала моя мать, - "пора проводить обряд…"

Вечером в одной из комнат нашего замка мать зажгла свечи, подготовила все, и пришла за нами. Мы еще не знали, какое место для проведения обряда она выберет, а потому шли за ней молча и сосредоточенно. И когда распахнулась дверь, я поняла, что оказалась в той самой комнате, откуда в ночь перед свадьбой вылезала в темном плаще на зов Финна…

Наверное, боги отвернулись от меня – за то, что когда шел обряд, я не могла думать только об отце. Я вспоминала ту ночь, Финна, Лоэгайре – и отца, который сказал мне: "Ты будешь счастлива в этом браке… Иди, дочь моя, и будь готова к завтрашнему дню."

Эти слова эхом звенели у меня в ушах, когда мы, закончив обряд, бежали через весь замок на горестный вопль слуг. Они резали мне душу, когда я смотрела на еще не остывшее тело отца, который умер во время обряда. Я пыталась зажать уши, и не слышать этих слов, когда в голове моей билась одна мысль: это я, я виновата, я не смогла помочь своему отцу… И слезы не были мне облегчением – и слезы кончились в эту ночь. Потому что в полночь прибыл корабль с той стороны моря, а на нем приплыл мой сын, Лугайд. И принес мне черные вести: вернувшись из поездки, Лоэгайре привез с собой женщину, называя ее Астрильд. И женщина эта вошла в мой дом в Таре как хозяйка. И на руках у нее был ребенок, который смотрел на мир такими же голубыми глазами, как мой муж – Лоэгайре…

Сын мой умолял меня вернуться в Тару как можно скорее, и поставить на место самозванку. Он кричал, что убьет ее и ее отродье, а я смотрела в одну точку, и пыталась понять – что же такого я сделала в жизни, что боги отвернулись от меня, посылая мне испытание за испытанием?

Похороны отца я помню плохо. Мое прощание с матерью и сестрами не затянулось – каждая из нас несла в себе сосуд, полный горя, и каждая боялась расплескать его объятьями. Я уехала из родного Корнуэлла, и передо мной расстелился океан, спокойный, и умиротворенный, мирный океан последних дней сентября, последних дней перед осенними штормами.

Когда я смогла говорить, я сказала сыну:

-Лугайд, мне нечего делать сейчас в Таре. Мне надо все хорошенько обдумать. Поэтому как только мы достигнем берега, ты поедешь к отцу, а я… еще не знаю, куда. А ты должен быть в нашей столице, ты должен стать там моими глазами и ушами, слышать и видеть все, что может нам с тобой помочь исправить ту несправедливость. которую сотворил твой отец.

-Мама, как можешь ты быть такой спокойной?!

-Спокойной?! Нет, сын мой. В моей душе горит огонь и бродят рыбы, воет ветер и катятся камни, но я не могу позволить этой ведьме Астрильд взять верх над моей душой. Пусть не думает она, что дочь Годфри Глендоуэра согнется перед ней как куст перед ветром.

-Мама, ты что-то решила? Я знаю, ты всегда ищешь правильное решение, а не хватаешься за первое попавшееся…

-Возможно. Но мы помолчим об этом. Скажи мне, Лугайд, а не заметил ли ты чего-нибудь странного в твоем отце? Был ли он такой, как всегда, или что-то изменилось?

Сын задумался и смущенно признался мне, что он настолько был вне себя от ярости, увидев эту мымру, что не рассматривал ничего, а схватил лошадь, и поскакал к морю. Так что отец и посейчас не знает, где Лугайд. А рассмотреть ничего не успел…

Мы договорились с сыном так: он, не теряя времени, едет в Тару, и там делает вид, что все эти дни охотился. А сам наблюдает за отцом и Астрильд, и тайно сообщает мне. Я же решаю, куда я поеду, и даю ему знать…

Так мы и поступили. Сойдя на берег, Лугайд немедленно поскакал в Тару, а я с двумя верными слугами двинулась в Ульстер. Почему в Ульстер? Потому что накануне мне приснился вещий сон.

Тара… Прошлогодний праздник… Верховный друид, разжигающий новый огонь… Меня всегда волновали эти несколько минут, когда я знала – по всей Ирландии нет ни огонька, и только здесь, около Тары, происходит это ежегодное чудо – рождение нового огня.

Какой умиротворенной, какой чистой я чувствовала себя, глядя в тот огонь… Я смотрела в него и не могла оторваться. Впрочем, не только я – люди всех земель, съехавшиеся на Праздник Тары, стояли кругом и смотрели на этот огонек, который рос, набирая силу с каждой минутой.

И вдруг словно какая-то струна лопнула во мне, и зазвенела, и я подняла глаза. И сразу узнала этот взгляд – взгляд Финна, короля Ульстера, прославленного воина, любимца Айлех Нейт, баловня богов…

И он смотрел на меня, не сводя глаз… А ведь это признак… вы помните? вы помните?

"Он смотрел на меня не сводя глаз, а ведь всем известно, что у ирландцев это признак любви…"

Я и сейчас думаю, что мой отец мог выдать меня за Финна – тем более, что Айлех Нейт давно собирался вернуть себе верховную власть над Ирландией. Возможно, корнуолльская родня поддержала бы другого короля. Возможно… Все возможно. Вот о чем думала я, впервые через много лет увидев Финна. И увидев, что до сих пор глаза его полны любовью ко мне…

И вот почему я здесь, и стою под воротами Айлех Нейт. И вот почему спешит мне навстречу король Ульстера, и по лицу его видно, что он верит и не верит своим глазам…

Гвендолен, королева Ирландии