<--Back

10. ПРОРИЦАНИЕ, САТИРА И ЗАКЛИНАНИЯ.

 

Кельтское прорицание трудно определимо, поскольку, несмотря на прорицателей-профессионалов (галльск. vates, ирл. fбith), оно, как все сопровождающие его техники, судя по всему являлось неделимым достоянием всех членов жреческого класса. Быть может, это всего лишь обманчивое впечатление, коренящееся в самой природе островных текстов; по крайней мере на первый взгляд оно противоречит скрупулезному разделению сфер компетенции и видов специализации, являющемуся незыблемым законом для ирландской жреческой иерархии. Но в этом противоречии, мнимом или реальном, нет ничего абсурдного: в каком из современных европейских университетов специалист по французскому языку не знает хотя бы азов латыни, и обратно?

Остается предположить, что друид, обязанностью которого были жертвоприношения, не мог не иметь хоть какого-то понятия о техниках гадания, ибо всякое священнодействие по определению является всеобъемлющим и целостным. Впрочем, значительная часть обрядов жертвоприношений заканчивалась прорицанием. Быть может, именно поэтому ирландцы употребляли разнообразные термины, не обязательно являющиеся точными синонимами, но обусловленные изменчивыми обстоятельствами и христианским контекстом (постоянно присутствующим в юридических текстах), который ограничивал и охранял смысл термина:

 

druidecht “друидизм”,

filidecht “поэтическая наука”,

йicse “прорицание, знание, поэзия”,

fбitsine “предсказание”.

 

Очень маловероятно, что кельтская древность знала или использовала некий эквивалент ирландского druidecht, ведь древние друиды по определению отвечали и за “друидизм”, и за “поэзию”, и за “прорицание”. К сожалению, до нас не дошло ни одного трактата по прорицанию, если только таковые существовали, и нам приходится довольствоваться обрывочными указаниями, подчас довольно фантастичными, как это имеет место в “Книге из Баллимота”, содержащей совершенно невероятное – да к тому же христианизированное – описание glбm dicinn, “великого проклятия”, крайне трудно согласуемого с буквой и духом Евангелия. Если верить древнему тексту, требовалось тридцать мирян, тридцать епископов и тридцать поэтов, чтобы произнести полную формулу этой сатиры!

В действительности все обстояло куда проще, ибо это проклятие, вкупе с недостающими подробностями, относится к сатире, произносимой поэтом, друидом или прорицателем, который должен принять угрожающую позу, “стоя на одной ноге, смотря одним глазом и действуя одной рукой”.

Известные нам термины соответствуют всевозможным техникам и методам, тем или иным обстоятельствам, при которых они использовались:

 

imbas forosnai “величайшее озаряющее знание”,

glбm dicinn “великое проклятие”,

teinm laegda “озарение песни”,

dichetal do chennaib cnбime

“заклинание кончиками костей (пальцев)”.

 

Нам неизвестно, какие тонкости содержания или исполнения, не говоря уже о формулировках, различают эти разновидности сатиры. Мы не знаем даже, в какой мере неполон наш перечень. Но все в конечном счете сводится к цели сатиры (aer), которая нам хорошо известна: это речи друида, одного произнесения коих достаточно, чтобы вызвать возвещаемое в них событие со всеми его последствиями. Важность сатиры в социальной и религиозной жизни Ирландии, – такой, как она описана в легендарных текстах и, быть может, еще внушительней, в юридических сочинениях, написанных после христианизации и пытающихся преуменьшить действенность сатиры, тем самым уточняя множество деталей, – эта важность засвидетельствована в прозвищах друидов или филидов, специализировавшихся на сатире: cainte (от слова “песнь”) или corrguinech (“ранящее острие”).

Люди были устрашены: сатира обрушивалась без разбора на кого угодно, воина, короля, королеву, любого человека, отказывающегося подчиниться воле заклинателя. Жертва оказывается бессильной: против нее оборачиваются и случай и судьба, все естественные стихии – воздух, земля, огонь, небо, море – сообща ополчаются на нее; люди отворачиваются от такой жертвы, которую постигает упадок телесных сил, выражающийся внешне в трех язвах, нарывах или болячках, которые обезображивают ее и побуждают в предчувствии скорой смерти прятаться от стыда.

Роль женщин во всем этом магическом комплексе весьма велика, а подчас и является преобладающей. Не потому, что они имели доступ к священству или жертвоприношениям: упоминания “поэтесс”, “друидесс” или “жриц” всегда являются следствием терминологической неопределенности, двусмысленности. Но женщины одарены способностями к магии и предсказанию, им свойственна интуитивность и талант предчувствия. Каждому знаком один из начальных эпизодов “Похищения быка из Куальнге”, где королева Медб вопрошает пророчицу Федельм о ближайшей участи ирландского войска. На каждый ее вопрос Федельм отвечает одной и той же фразой : “Красное вижу на нем, алое вижу”, а вслед за тем затягивает хвалебную пророческую песнь в честь грядущих подвигов Кухулина. Неудивительно, что богиня войны Морриган тоже провидица. Недаром, она не только жена Дагды, но в то же время и жена его “брата” Элкмара, иначе говоря, Огмы. Он олицетворяет женскую символику войны как аллегория и воплощение Власти над Ирландией.