<--Back

1. Континентальные греко-римские источники, касающиеся древних кельтов.

 

Источники кельтологических исследований разделяются на две группы разного характера и важности:

 

А. Тексты.

 

Это, с одной стороны, тексты греческих и латинских авторов, с другой же – памятники и надписи галло-римской эпохи. Эти источники заключают в себе многочисленные неудобства, главным из которых можно считать трудности, связанные со сведйнием их в полную и точную антологию.

Не представляет большого труда перечислить основных древних авторов, с большей или меньшей обоснованностью упоминавших слово “друиды”, но приняться за составление списка всех греческих и латинских писателей, под пером которых проскользнули слова Celtae и Galli, значило бы выполнить огромную работу, итогом которой явились бы весьма скудные результаты. Доказательством этого является то, что до сих пор никто не охватил весь этот репертуар, хотя статьи из Altceltischer Sprachschatz или Realencyklopдdie содержат богатую информацию, недостижимую для отдельного исследователя.

Лучший из подобных текстов – это “Записки о галльской войне” (De Bello Gallico) Цезаря, хотя само собой разумеется, что они не восполняют отсутствия собственно кельтских текстов. Текст “Записок…” весьма проблематичен и остается очень спорным. В этой книге присутствуют два вида информации: это прежде всего донесение о событиях, дополненное защитной речью pro domo для нескольких римских читателей, в которой Цезарь объясняет по случаю выгоды и трудности завоевания; во-вторых, не представляющий большой важности в глазах Цезаря, но первостепенной важности для нас ряд разрозненных этнографических, религиозных или социологических сведений, в котором у проконсула не было серьезных причин солгать или исказить истину. Их нужно принимать такими, каковы они есть, ибо совпадение функциональной схемы галльских божеств, упомянутых Цезарем, с основными богами Ирландии может послужить основанием для специального обсуждения. Разве Цезарь, бывший фламин Юпитера и современник друидов не имел бу льших оснований судить о кельтской религии, чем современные эрудиты? Он поддерживал, как и Цицерон, официальные и длительные отношения с одним из них, эдуем Дивикиаком, несмотря на то, что Цезарь говорит о друидах только в своем кратком социологическом описании Галлии и не называет Дивикиака друидом.

Какого бы мнения о нем ни придерживались, какое недоверие ни испытывали бы по отношению к нему, “Записки…” Цезаря остаются единственным свидетельством современника, напрямую связанным с описываемыми событиями и вещами. Необходимо подвергнуть его произведение тщательнейшей критике, иногда можно опровергать или исправлять его, но нельзя вовсе отказаться от него. В любом случае он превосходит всех других авторов, будь то Плиний или Тит Ливий, или даже Тацит, а также всех греков, от Страбона до Диодора Сицилийского.

 

B. Надписи.

 

Другие прямые источники дошедшей из древности информации интересуют только лингвистов и, в том, что касается материальной части исследований, специалистов по эпиграфике. Однако не существует галльской эпиграфики, отличной от эпиграфики галло-римской. Галльские надписи во Франции, Италии и Испании действительно довольно многочисленны, но по большей части они относятся к погребальному культу и являются весьма краткими; многие неполны: глагольные формы редки, и на нынешнем уровне исследований найдется немного надписей, содержащих в себе текст, по поводу которого не идет споров. Наиболее интересные надписи во Франции из Шамальера и Ларзака стали предметом долгих дискуссий, к тому же надпись из Ларзака, к несчастью, повреждена. Что касается календаря из Колиньи, составляющие его две тысячи строк и более двухсот слов до сего дня дали только фрагменты связных и объяснимых фраз.

Испанские надписи поддаются изучению еще труднее в силу трех причин: поскольку в них не определена точная доля кельтского и иберийского языков; поскольку кельтский внедряется здесь в периферийную область, открытую посторонним влияниям, свидетельством чего служит иберийская письменность; поскольку, наконец, нелегко рассматривать таким образом охарактеризованные тексты в общекельтских рамках. Типичный пример такого положения – надпись из Боторриты со всеми проблемами ее прочтения и толкования.

Что же касается огамических надписей Великобритании и Ирландии, то они восходят к VI в. нашей эры и, уже не принадлежа античности, могут дать лишь весьма несовершенное представление относительно общекельтского языка. Обычно, как и на галльских надписях (хронологически более ранних), в них можно разобрать одно-два слова, антропонимы, указывающие на родственную филиацию; глаголов в них нет, связных фраз тоже. С другой стороны, огамическая письменность была полностью возобновлена островным христианством для надгробных надписей, связывавших покойного с его определенным местожительством.

Следует также остерегаться серьезных промахов в толковании: табличка с заклинаниями из Рома (Дё-Сэвр), которую в течение полувека с ее открытия считали составленной на галльском – и это был наш единственный связный текст – после тщательного эпиграфического изучения оказалась написанной на чистейшей латыни! Словарный состав календаря из Колиньи, позволивший наконец установить кое-какие связи с Ирландией (основная из них – название месяца ноября, SAMONIOS/Samain, начало кельтского года), до сих пор остается на три четверти не проясненным, а граффити из Лагрофезанка дают нам только указания на порядковые числительные от единицы до деcяти. В надписи под названием “завещание из Лингона” мы находим порядковое числительное “четырнадцатый” (petrudecametos) и больше ничего. Вот с такими-то данными и приходится писать историю кельтов.

В первые века нашей эры галло-римская эпиграфика насчитывает многие десятки тысяч антропонимов и теонимов, чья тематика подтверждается богатыми топонимическими данными (Altceltischer Sprachschatz Хольдера насчитывает их более тридцати тысяч). И эти имена, относящиеся порой к персонам высокого ранга, рассеяны по таким удаленным друг от друга странам, как Португалия, Германия, Австрия, Великобритания, Бельгия, Нидерланды, Италия, Венгрия, или даже Румыния, Польша, Чехия, Словакия и Болгария. Некоторые из них почти не претерпели изменений за время эволюции островных кельтских языков: имя Веркингеторикса, например, существует в ирландской форме.

Но все это по самой сути своей не может служить препятствием для кропотливых исследований. Когда, например, имеешь дело c надписями на монетах или с клеймами гончаров, необходимо сопоставлять их с археологическими данными для уточнения датировки и места происхождения, без чего невозможна никакая серьезная идентификация или интерпретация. Также постоянно вспоминают, что только использование письменности доказывает классическое влияние, и что отсутствует кельтская эпиграфика эпохи галльской независимости.

При соблюдении всех условий и всех мер предосторожности эпиграфические документы заслуживают подобающего им внимания: только они способны пролить свет на антропонимию кельтов придунайских областей и Центральной Европы. Наконец, они могут сообщить нам о скрытом и стойком выживании кельтскости в течение почти четырех веков на всем протяжении Западной Римской империи.

 

С. Топонимы.

 

Топонимы, гидронимы и оронимы (названия рек и гор) также являются зримыми следами кельтского присутствия: весьма многочисленные в Западной Европе, они встречаются реже в Центральной Европе и Испании, хотя их можно обнаружить и в Польше, и в Румынии.

К сожалению, повторяем, они интересуют только лингвистов, чья специальность – древние мертвые языки: дело обстоит так, словно кельты в мире и в истории занимают место на задворках. Более того, эффективнее изучать топонимику, зная соответствующий язык, а не исследовать топоним, используя редкую возможность с этим языком ознакомиться (это самый опасный случай). Слишком много топонимических исследований в Западной Европе осуществляется учеными, не знающими кельтские языки, так как у них не было ни желания, ни возможностей их выучить. Из-за того, что часто наблюдается тенденция к преуменьшению роли кельтов в протоисторическое время, смешиваются в одно неясное целое дороманский и неизвестный докельтский субстраты.

В области топонимики мы также далеки от исчерпывающих знаний: известны упоминаемые древними авторами названия городов, которые невозможно расположить на карте, и другие названия, которые объясняются только с помощью сравнения с древними формами, если они могут быть найдены в достаточно древних источниках: Лан, Лудён, Лейден и Лион произошли от одного и того же названия *Lugudunum в ходе фонетической эволюции, более или менее продвинутой в зависимости от региона. Иногда ошибка становится правилом или communis opinio: обычное название Redones (Рен) было неудачно изменено в Riedones, что было засвидетельствовано несколькими эпиграфическими документами (последняя форма поздняя хотя бы из-за изменения гласной e>ie). К тому же при сопоставлении топонимики с археологическими данными оказывается, что город, носящий кельтское имя, основан не раньше римской эпохи: таковы, например, Кемптен (Cambodunum) в Германии и Брегенц (Brigantium) в Австрии. Если таким образом доказывается, что кельтский был живым языком во время основания этих городов римской имперской армией, филологический критерий теряет свою хронологическую точность, так как нам неизвестно, не имели ли другие топонимы сходного происхождения. Такой топонимический суффикс, как –ialo-n (который можно найти в валлийском iвl “земля”) в раннее средневековье служил для образования уже не кельтских, а романских названий.

После всего этого в области изучения континентальных кельтов нам остается лишь обратиться к хроникам и агиографии меровингской эпохи. Но когда все латинизировано и германизировано, искажено и испорчено, а названия городов и имена людей становятся неузнаваемыми, кельтская история завершилась (кто в VI веке знал, что название Catalauni>Chвlons-sur-Marne, оставшееся в истории поздней Римской империи в знаменитых Каталаунских полях, где Аттила потерпел поражение, восходит в своей полной форме к галльскому *katu-ver-laveni “лучшие в битве”?). Единственный известный галльский глоссарий, поздний документ X века, глоссарий Эндлихера (по имени австрийского эрудита, который его нашел) содержит семнадцать слов, находящихся в промежуточном состоянии, которые могли бы считаться “позднекельтскими”.

И только агиография представит для нас некоторый интерес. Но агиографы всех времен и стран стремились главным образом к назиданию читателя и прославлению того или иного святого. Их описания язычества условны и малонадежны, поскольку проникнуты систематической неприязнью. Примечательные имена редки, а упоминания о сохранившихся кельтских религиозных обычаях или лексических подробностях, если таковые вообще встречаются, столь же трудно вычленить, сколь и использовать. Ученых, которые пытались обратиться к поздним текстам как к неопровержимым документам, всякий раз постигала полная неудача. Однако – в этом и заключается суть нашего метода – никогда не стоит отвергать документ a priori, каков бы он ни был. В целом не существует агиографических повествований, полезных для нашей темы, но множество важных, подтверждаемых другими источниками, деталей забывали вычеркивать. Это замечание относится ко всем странам Европы.

 

D. Необходимость использования античных документов.

 

Мы приходим к выводу, что изучение древних авторов является тем более необходимым, что они незаменимы. К сожалению, древние авторы, включая даже лучших из них, будучи современниками галлов, остаются им чуждыми, отделенными от кельтов языковым и ментальным барьером. Потому-то они сильно искажают сообщаемые ими факты, плохо интерпретируют их или говорят о них с презрением или неодобрением. Однако хорошо, что эти авторы вообще нам доступны. Плиний Старший – если вспомнить только его, – подробно описывает обряд срезания побегов омелы друидом в белом одеянии и с золотым серпом в руке. Затем он быстро описывает жертвоприношение быков, являющееся куда более значительной частью ритуала, не понимая его значения и не пытаясь воздержаться от пренебрежительного заключения: Tanta gentium in rebus frivolis plerumque religio est “Таково уж религиозное отношение стольких народов к вещам совершенно незначительным”. Что же касается человеческих жертвоприношений, в которых упрекали кельтов, то лучше не обращаться к их перечню, чтобы оградить себя от рассмотрения всякого вздора, как древнего, так и современного. Но все-таки иногда необходимо прислушиваться к таким источникам, оставляя весь вздор без внимания, поскольку Плиний может служить особым примером: основываясь на сравнении с ирландским материалом, мы знаем, что ритуал, который он описывает, связан со знаменитой церемонией царской интронизации, которая в Галлии I века нашей эры стала пережитком при отсутствии объекта, так как все цари уже исчезли.

Ни в одной из галльских надписей, сделанных греческими, латинскими, иберийскими или этрусскими буквами, не отыщется никаких важных сведений относительно религии. Недавно открытая надпись из Ларзака породила несколько гипотез о галльских “чародеях”. Однако с самого начала отсутствовало ее точное прочтение, потому что начала и концы строк в надписи повреждены. С другой стороны, галло-римские надписи представляют интерес лишь в той мере, в какой они содержат примечательные теонимы или антропонимы, тогда как любое толкование их, кроме типологического, основано на недоказуемых гипотезах, особенно если мы имеем дело не с эпиграфическим памятником.

Итак, эпиграфика и иконография являются для наших исследований лишь второстепенными источниками, содержание которых следует подвергать тщательной проверке. Ибо впечатление от памятников, связанных с той или иной эпохой, может быть обманчивым: имя величайшего галльского бога Lug(us) известно только из топонимики вкупе с первым свидетельством о существовании города Лиона (Lugudunum), а также находится в трех посвящениях богам Lugoves, одном из Осмы в Тарраконской Испании, втором из Аванша в Швейцарии и третьем из Бонна. Существуют также антропонимы типа Luguselua “служанка Луга”. Нам известно, что в римской интерпретации Lugus соответствовал Меркурию, чем объясняется значительное число галло-римских надписей, посвященных этому божеству. Цезарь тоже говорит, что Меркурий был главным богом галльского пантеона. Однако не прибегая к сравнению с пантеоном ирландским, где этот бог носит то же самое имя Луг, и не привлекая многочисленные мифологические эпизоды, мы не смогли бы установить никакой надежного соответствия между Лугом и Меркурием.

Никто до сих пор не был в состоянии уточнить, являются ли скульптурные изображения галло-римского Юпитера провинциальными вариантами Юпитера официальной римской религии или следствием религиозного синкретизма поздней империи, непосредственным отображением кельтских представлений о Таранисе. Последнее имя довольно ясное (в валлийском и бретонском tarann “молния, гром”) и в самом деле обозначает божество “юпитерианского” типа. Но мы не склонны верить в подобный синкретизм, а уж тем более в то, что кельтская религия эпохи поздней империи “камуфлировалась” такими официальными и неуклюжими изображениями. В той степени, в какой эта религия тайно выживала, ее выживание зависело от выживания языка, до времени окончательной христианизации. С I века вновь появляются галльские антропонимы и теонимы, например в столь часто цитируемой парижской надписи. Однако скульптурное изображение само по себе является доказательством поверхностной, или вовсе неумелой адаптации римских идей, и это большее, что можно ожидать в стране, управляемой римскими или романизированными магистратами. Кроме того, ведь имя и скульптурное изображение можно связать напрямую лишь в редких случаях простым сравнением первого со вторым. И неужели все найденные в Галлии Юпитеры являются Таранисами? На этот вопрос было бы опрометчиво ответить простыми “да” или “нет”.

Мы были свидетелями умопомрачительных споров относительно этимологии и толкования имени “бога-дровосека” Эсуса, сопровождавшихся тщетными поисками соответствующих терминов в греческом, латыни и санскрите. На самом же деле это всего-навсего прозвище божества, обозначающее “наилучший” (ср. латинский эпитет, прилагаемый к Юпитеру – Optimus) и образованное путем ослабления начального v в основе *veso-, являющейся точным кельтским переводом латинского optimus. Все это не представляет возможностей для непосредственного синтеза, но по крайней мере мы показали, что галльский Юпитер не так-то прост. Был ли у галлов эквивалент – или заимствование – капитолийской триады? Можно упомянуть по крайней мере Эсуса, бога “третьей функции”, растительности и плодородия.