<--Back

3. Филология и лингвистика.

 

Основной критерий этнической идентичности – критерий лингвистический: им пользовались уже эллины, чтобы отличить себя от других народов: варвары – это все те, кто не говорит по-гречески. Двумя языками культуры античного мира были латинский и греческий; все, кто не говорил на этих языках, считались “варварами”. Такая градация существует до сих пор: кельты, германцы и даже индийцы в глазах большого числа “классиков” не обладают культурой, достойной исследования.

Этому разделению мешает только то, что у греков, римлян и варваров были общие предки, индоевропейцы. Общий индоевропейский язык, к сожалению, невосстановим, вопреки укоренившимся иллюзиям лингвистов и филологов XIX века. Однако индоевропейскими можно называть определенное количество языков, обладающих общими структурными чертами фонологии, грамматики и особенно лексики. Этим повсеместно признанным критерием современные лингвисты вот уже в течении пяти или шести поколений обязаны работам Боппа, Цейсса, Бреаля и многих своих предшественников в XIX веке. Сведенные до уровня гипотез труды по индоевропеистике не менее необходимы для наших собственных изысканий. Они являются единственным возможным средством для прояснения ситуации с индоевропейскими языками (см. стр. 85 и далее).

Впрочем для такой филологии характерно, что на протяжении всей истории ни греки, ни римляне, ни, тем более, эрудиты Возрождения не смогли предложить точных описаний своих языков и что современная филология как наука стала освобождаться от рамок прошлых систем или аналогических сравнений только с начала XIX века, с изучением санскрита. Еще в середине XVIII века, точнее в 1744 году, автор бретонского словаря из Армерье писал, что ваннский диалект лучше, поскольку он “ближе всего к еврейскому языку”. Вся основная терминология современной филологии основана на категориях и определениях санскритской грамматики Панини, созданной более чем за тысячелетие до большинства латинских грамматик.

К счастью, теперь, благодаря терпеливой работе всех европейских университетов, мы обладаем более надежными знаниями. Однако здесь необходима известная осторожность, так как, например, если бы нам потребовалось доказать, что английский является языком германским, нам не удалось бы сделать этого, не прибегая к помощи исторической филологии. Та же оговорка применима ко всем современным языкам, включая кельтские, которые, не будем забывать, являются результатом длительной и не завершенной эволюции: древние языки Европы были синтетическими (сложные спряжения, отсутствие или редкое употребление артикля, богатые и гибкие склонения); все современные языки тяготеют к состоянию аналитическому (упрощение спряжений, употребление артикля и предлогов, обеднение или утрата склонений).

Несмотря на внушительный филологический и лингвистический арсенал, накопленный в европейских библиотеках на протяжении полутора веков, мы, надо признаться, обладаем лишь весьма относительными средствами лингвистического контроля: индоевропейское слово “море” (кельтское mori-, латинское mare и т.д.), не зафиксировано в германских языках, из чего, однако, не следовало бы делать поспешный вывод о том, что все германские народы вели сухопутное существование. Это значило бы забыть о викингах.

Критерии различия в лингвистической генеалогии тоже устанавливаются с трудом, поскольку линии изоглосс рассматриваемого слова могут как угодно переплетаться. Исходя из особенностей произношения слова “сто”, исследователи пытались провести различие между языками satem и языками сentum, принимая за основу санскрит и латынь. Однако разделение оказывается совсем другим, если взять в качестве критерия отложительные глаголы на -r.

Именно это явление немецкий лингвист Ганс Краге называл ein fliessender Zustand, “текучим состоянием” типологического неразличения, хотя основные лингвистические классификации индоевропейских языков остаются достаточно ясными и устойчивыми и не нуждаются в глубокой переработке. Против разрушителей “индоевропейского единства” всегда будет выступать точный и бесспорный факт: не существует языка, который находился бы в промежуточном состоянии между двумя языковыми группами. Исключение может быть сделано лишь для итало-кельтского, в адрес которого были высказаны существенные оговорки, связанные с началом изучения таких языков, как хеттский (на Ближнем Востоке) и тохарский (в Центральной Азии), остававшихся неизвестными в XIX веке. Но эти оговорки ничего не меняют ни в общем характере кельтского языка, ни в подходах к его изучению.

Необходимо, во всяком случае, отметить, что, по отношению ко всей совокупности индоевропейских исследований, кельтология побивает своеобразный “рекорд”, обусловленный как ничтожным числом специалистов (которые изначально выходили из других дисциплин: греческого языка во Франции и санскрита в Германии – ввиду того, что кельтские языки являются маргинальным предметом всего в нескольких университетах Западной Европы), так и крайней диалектной фрагментарностью современных кельтских языков. Почти все современные кельтские грамматики, включая очень серьезную Grammar of Old Irish Рудольфа Турнайзена, косвенно унаследовали основные принципы предыдущих работ, все они используют схемы латинской грамматики. Еще в 1738 году Грегуар де Ростренен использовал в бретонском языке систему склонений по модели латинского (хотя бриттский, древнебретонский и древневаллийский потеряли все следы склонений), между тем как при изучении новоирландского всегда используется система склонений с пятью падежами, идентичная латинской системе. Поскольку исторические или диахронные описания остаются незавершенными или часто едва ли начатыми (это касается прежде всего бретонского языка), систематический переход к синхронной, или так называемой “структуральной”, лингвистике оказывается бесконечно более трудным, нежели в классических или германских языках.

Желание идентифицировать субстратные языки и культуры часто оборачивается непомерными амбициями. Это нелегко даже по отношению к греческому, где доиндоевропейское влияние продолжает чувствоваться в некоторых суффиксах: -nth, -ss, -tt, – хотя специалисты так и не могут прийти к соглашению на этот счет. В случае кельтского языка по крайней мере, изучение субстрата никогда не было удовлетворительным. Между двумя войнами известный лингвист Ю.Покорный пытался сравнивать кельтские и хамитские (берберские) языки, отталкиваясь от структуры неокельтского глагола. Однако он забывал, что новоирландский глагол, искаженный бесконечными инновациями и усложнениями, все еще принадлежит к индоевропейскому типу. Докельтский субстрат Западной Европы определим в лучшем случае и с величайшими предосторожностями лишь по отношению к топонимам. И каким был этот субстрат? Этого никто не скажет. Тем не менее, кельтский является единственным субстратом, чье влияние на последующие языки, а именно романские и германские, поддается в той или иной степени исследованиям лингвистов. Но каково было обратное влиянние? Наши представления в этой области все еще остаются весьма смутными, и то, что еще можно хорошо определить, касается последствий романского или германского влияния на развитие неокельтских языков.

И однако, несмотря на отдельные трудности, главным, если не единственным критерием, которым мы располагаем, чтобы установить принадлежность к кельтскому миру определенного этноса или индивида, являются столь же драгоценные, сколь и хрупкие вспомогательные средства, как антропонимика и топонимика. Ибо несомненно, что кельты в течение очень долгого времени сохраняли память о своем языковом родстве, отражающем и подкрепляющем общность культуры и религии: все они – ирландцы, бретонцы, галлы – на протяжении всей античности и в средневековье поддерживали между собой отношения, то дружественные, то неприязненные. Цезарь предпринял военную экспедицию на противоположный берег Ла-Манша во время Галльской войны, чтобы помешать бриттам прийти на помощь галлам, с которыми те вполне могли договориться: язык был одинаковым на острове и на континенте. До XII века существовали островки ирландского языка в Уэльсе, и стоит ли удивляться упоминаниям о Галлии в средневековых ирландских преданиях?

Но это языковое, религиозное и культурное родство так никогда и не послужило делу установления политического единства. Не существует какого-либо исконного кельтского слова, способного передать значение французского patrie или немецкого Vaterland, и как задолго до Веркингеторикса, так и после него галлы не имели понятия о патриотизме в государственном масштабе. Бритты и ирландцы никогда не прекращали грызню между собой, и, в более близкую к нам эпоху, несмотря на огромную временную дистанцию, первым политическим событием в независимой Ирландии стала гражданская война 1921 г.

Изучение языковых слоев также много дает: без него мы не имели бы понятия о диффузии кельтских языков по всей Европе. Но лингвистика плохо приспособлена к тому, чтобы одарить нас сведениями о протоистории: понадобились сообщения Цезаря в De Bello Gallico, чтобы мы получили хоть какое-то понятие о таких событиях, как:

 

— вторжения белгов в Британию, без которых нам не было бы понятно наличие идентичных топонимов и этнонимов по обе стороны Ла-Манша вплоть до Германии, где кельтские названия были, по-видимому, того же рода;

 

— миграция гельветов, послужившая Цезарю предлогом для вмешательства в галльские дела и не оставившая по себе, вследствие ее неудачи, никаких топонимических следов;

 

— галльское отступление перед германцами Ариовиста.

 

Последнее значительное событие древнекельтской истории, переселение бриттов в Арморику, несмотря на множество посвященных ему трудов, остается плохо датированным и малоизвестным. После Жозефа Лота долгое время, начиная с конца прошлого века, считалось, что бритты, спасаясь от саксонского завоевания, стали переселяться на этот романизированный полуостров, начиная с V века. Сейчас же склоняются к уточнению слишком смелых гипотез. Этнические, культурные, языковые и религиозные отношения Малой и Великой Британии начались гораздо раньше, и бриттская колонизация Арморики, конечно, была скорее мирной, чем военной, это была колонизация страны, в которой большие территории были неосвоенны. Никто не знает определенно, на каком языке (языках) говорили в Арморике, к началу V века получившей имя Летавии или Бриттии в островных источниках н.э., на латинском (или романском), бриттском или галльском. Раннее средневековье бретонской Арморики – период темный (как почти все меровингское время), лишенный археологической документации и крайне обделенный документацией лингвистической. Древнебретонские глоссы порой приводят в отчаяние своей бедностью, судя по ним, мы можем только догадываться о том историческом богатстве, которое ускользнуло от нас. И что говорить о древневаллийских и древнеирландских глоссах!

Подведем некоторые основные итоги: практически невозможно углубиться в историю Западной Европы дальше той эпохи, когда в ней появляется имя кельтов. Это они создали большинство городов, границ или региональных объединений, к которым мы привыкли. Их языки не сохранились на этом обширном пространстве, но оставили свои следы. Крупные города Европы носят кельтские имена: Париж (Lutetia), Лондон (Londinium), Женева (Genava), Милан (Mediolanum), Неймеген (Noviomagus), Бонн (Bonna), Вена (Vindobona), Краков (Carrodunum).

И, наконец, позволительны сравнения между литературными текстами островных кельтов и античными документами, касающимися кельтов континентальных, – они служат доказательством, которого не дает нам археология, поразительного религиозного единства как в области учения, так и в отношении сплоченности жреческого сословия.