История Туана мак Кайрилла

Глава 1
Финниан, настоятель Мовиля, торопливо шел на юго-восток. В Донеголе дошли до него вести, что в его епархии до сих пор живут люди, чтущие старых богов - богов, которых сам он не одобрял. Говорили даже, что старым богам поклоняются не только простолюдины, но и знать.
Один сплетник рассказал ему о могущественном дворянине, который не соблюдал ни праздников, ни даже воскресных дней.
- Сильный человек! - задумчиво проговорил Финниан.
- Именно так, - прозвучало в ответ.
- Мы испытаем его силу, - решил Финниан.
- Его считают мудрым и отважным.
- Мы испытаем и его мудрость, и его отвагу;
- Но он, - прошептал сплетник, - ... он настоя- щий маг.
- Тогда я заколдую его, - в ярости вскричал Финниан. - Где живет этот человек?
Как только настоятель выяснил, где живет нечестивый, но могущественный маг, как только разузнал, как быстрее туда добраться, без промедления отправился он в путь. И вскоре он подошел к замку дворянина, следовавшего старыми путями. Остановившись у дверей, Финниан потребовал впустить его, дабы подтвердить могущество нового Бога, изгнать злых духов, устрашить нечестивых старых богов - чтобы в этом доме и духу их не осталось! Ибо время, по его мнению, так же безжалостно к старым богам, как и к старым нищим. Но ульстерский дворянин не пустил Финниана на порог.
Он запер двери на засов, закрыл ставнями все окна и во мраке гнева и протеста остался верным старым путям, которым следовали его предки вот уже тысячу лет.
Он не желал внимать ни Финниану, взывающему к нему из-за закрытых ставнями окон, ни Времени, стучащемуся в его дверь.
Но из двух этих противников он счел более грозным именно первого и устрашился его. Финниан вставал в его воображении, как грозное предзнаменование, а Времени дворянин не боялся. Ведь он был молочным братом Времени и потому так презрительно и надменно отнесся к новому Богу: просто не обратил на него внимания. Он перехитрил смерть, он спрятался от нее, и единственным в нашем мире, над кем Время было не властно, был он - Туан сын Кайрилла, сына Муйредаха Красношеего!

Глава 2
Финниан не мог примириться с тем, что кто-то противится проповеди Евангелия - его проповеди. Он решил взять эту крепость мирным, но весьма действенным методом. Он сел голодать у ее стен, пока ему не разрешат войти, - по его мнению, это был единственный способ проникнуть в нечестивый дом.
Ведь гостеприимное сердце ирландца не выдержит даже мысли о том, что на пороге его дома от голода и жажды умирает странник. Ирландец никогда не сможет допустить такого безобразия. Однако дворянин не пожелал сдаваться без борьбы: он решил, что Финниан снимет осаду и пойдет искать пищи и приюта в другое место, как только хорошенько проголодается. Но он не знал Финниана. Великий настоятель устроился прямо у двери и спокойно стал думать об успехе своего плана. Он сосредоточился на своих мыслях, устремил взор на клочок земли между ступнями, и погрузился в размышление и созерцание, из которого его могли вывести только приглашение войти в дом или смерть.
Первый день прошел спокойно. Время от времени дворянин посылал одного из слуг проверить, сидит ли еще предатель старых богов у его двери. И каждый раз слуга возвращался с сообщением, что странник все еще там, неподвижен, и, кажется, не думает уходить.
- К утру его там не будет, - многообещающе говорил хозяин, искренне веря, что так и произойдет. Но утром они увидели, что гость так и не снял осаду, и весь этот день хозяин снова посылал слуг понаблюдать через тайные щели за поведением незваного гостя.
- Сходи, - говорил он, - и посмотри, не убрался ли почитатель новых богов от дверей нашего дома.
Но всякий раз слуги, возвращаясь, не могли сообщить хозяину ничего нового.
- Новый друид так и сидит на пороге, - говорили они.
Уже второй день никто не выходил из дома. Это вынужденное заточение начинало нервировать слуг. Как только в работе случались перерывы, они собирались по нескольку человек, шепотом обсуждали происходящее и потихоньку спорили между собой. Немного посудачив, они еще раз шли посмотреть на спокойную неподвижную фигуру сидящего у двери посланника нового Бога, погруженного в глубокое размышление, беззаботного и отрешенного. Слуги были встревожены и даже напуганы этим зрелищем. Иногда женщины вскрикивали от страха, тогда кто-нибудь быстро зажимал им рот, чтобы не услышал хозяин, и их отводили от щели, сквозь которую слуги наблюдали за незваным гостем.
- У хозяина свои заботы, - говорили они. - Это поединок богов, и мы должны спокойно смотреть на него. Не дело смертных - вмешиваться в дела богов.
Женщины, естественно, были напуганы, но и мужчины тревожились и чувствовали себя неловко. Они бродили туда-сюда по дому, спускались и вновь поднимались по лестницам, переходя от щели в кухне на украшенную башенками крышу, чтобы выглянуть и снова посмотреть на неподвижного странника, осадившего дом. Они думали о стойкости гостя, думали о достоинстве хозяина, его высоком положении. И они не могли не подумать и о том, что новые боги могут быть столь же могущественными, как и старые. Вдоволь наглядевшись на застывшую фигуру и обсудив все, что только возможно, они возвращались к работе в тоске и печали.
- Послушайте, - сказал один особо раздраженный непонятным положением дел стражник, - почему бы нам не бросить копье в этого слишком настойчивого странника или не метнуть в него из пращи зазубренный камень! Уж слишком он назойлив!
- Что ты говоришь! - гневно вскричал хозяин дома. - Метнуть копье в мирного странника! Бросить камень в безоружного возле моего дома!
И он отвесил злому слуге звонкую пощечину.
- Успокойтесь все, - сказал он слугам после этого, - голод скоро подхлестнет этого назойливого путника, голод победит его. Уж этой-то ночью он наверняка уйдет.
И обитатели замка разошлись по своим постелям; но сам хозяин дома не спал. Всю ночь он ходил по залу из конца в конец, частенько подходил к щели посмотреть на смутную тень настоятеля, не теряя надежды, что на этот раз он уже не увидит ее. Но каждый раз он возвращался от щели раздраженный, поглощенный такими невеселыми думами, даже отталкивал любимую собаку, когда та своим мокрым носом утыкалась в его плотно сжатые кулаки, не понимая, что творится с хозяином.
Утром следующего дня он сдался. Огромная входная дверь широко распахнулась.
Двое слуг внесли Финниана в дом, ибо этот святой человек не мог ни идти, ни даже стоять, так он был измучен голодом, жарким солнцем и холодом ночи. Но плоть была его столь же прочна, как и несокрушимый дух, наполнявший ее. Так что не прошло и дня, как церковник снова был полон сил и готов ко всему: будь то долгие споры, или необходимость проклятия или отлучения от церкви строптивого грешника.
Как только Финниан оправился от пережитого, он сразу же принялся обращать хозяина в новую веру. Об этой упорной осаде дома и веры выдающегося мудреца и мага еще долго говорили те, кого интересуют подобные предметы.
Финниан победил болезнь Мугайн; он победил и своего ученика, великого Колума Килле; в итоге он победил и Туана, ведь как только тот открыл дверь своего дома настойчивому настоятелю, он открыл ему и свое сердце, и Финниан вошел туда по воле Бога и по своей собственной воле.

Глава 3
Как-то раз толковали они о величии Бога и Его любви, ибо хотя Туан и получил уже множество наставлений на эту тему, он не только нуждался в дополнительном обучении, но и жаждал его всей душой. Как ранее Финниан осаждал его дом, так сейчас Туан осаждал Финниана, требуя все новых и новых наставлений и указаний. Но человек не может постоянно отдавать, он должен и получать. После отдыха мы полны сил; после того, как мы растратим силы, мы нуждаемся в отдыхе. Так и с наставлениями: если мы постоянно даем их кому-то, то наступает время, когда мы сами начинаем в них нуждаться. Нам нужны советы и поучения, иначе дух наш ослабеет, мужество истощится, а ум потускнеет.
Потому вскоре Финниан попросил:
- Расскажи о себе, сердце мое.
Но Туан жаждал знаний об Истинном Боге.
- Нет, нет, - сказал он в ответ, - прошлое более не интересует меня. Я не хочу, чтобы что-либо, даже мое прошлое, вставало между моей душой и твоими наставлениями; продолжай же учить меня, о дорогой друг и святой отец.
- Конечно мы продолжим твое обучение, - отвечал Финниан, - но сперва я должен понять тебя; чем лучше я буду знать тебя, тем быстрее пойдет обучение. Расскажи же мне о своем прошлом, мой возлюбленный, ибо человека узнают по его делам, а дела человека в его прошлом.
Но Туан взмолился:
- Пусть прошлое довольствуется собой, ибо и человек, и его память нуждаются в забвении.
- Сын мой, - возразил Финниан, - все, что когда-либо происходило, было сделано во славу Господню, а исповедь о добрых и злых поступках обращенного - часть обучения. Ибо душа должна воскресить в памяти все свои дела и побуждения, чтобы утешиться ими или же отречься от них исповедью и покаянием. Расскажи же мне сначала свою родословную, расскажи, в каком поколении ваш род владеет этими землями и этой крепостью, а затем я выслушаю исповедь о твоих деяниях и твоей совести.
Туан покорно отвечал:
- известен я как Туан сын Кайрилла сына Муйредаха Красношеего, а это наследственные земли, которые я получил от моего отца.
Святой кивнул.
- Я не так хорошо знаком с родословными семей Ульстера, как должен бы, но все же я не так уж мало знаю о них. Я происхожу из жителей Лейнстера, - поддержал он беседу.
- У меня очень длинная родословная, - нехотя проговорил Туан.
Финниан выслушал это признание с уважением и интересом.
- У меня тоже, - ответил он, - есть почетная запись в родовой книге.
Хозяин дома после недолгого молчания продолжил свою исповедь:
- А на самом деле я Туан сын Старна сына Шеры, брата Партолона.
- Но, - проговорил Финниан в замешательстве, - ты наверняка ошибаешься, ведь ты назвал два разных рода.
- Да, два совершенно разных рода, - задумчиво ответил Туан, - но все же это мои родословные.
- Я не могу понять этого, - резко возразил Финниан.
- Сейчас я известен как Туан мак Кайрилл, - спокойно отвечал ученик, - но в давние времена меня знали как Туана сына Старна... сына Шеры...
- Брата Партолона, - с трудом выдавил из себя изумленый святой.
- Таковы мои предки, - веско сказал Туан.
- Но, - возразил недоумевающий Финниан, все еще не избавившийся от замешательства, - но ведь Партолон пришел в Ирландию почти сразу же после великого Потопа.
- И я пришел вместе с ним, - кротко и мягко проговорил Туан.
Когда были произнесены эти слова, святой невольно быстро отодвинул свой стул подальше, и молча уставился на хозяина. И пока он в изумлении смотрел на сидящего перед ним человека, кровь застыла у него в жилах, мурашки пробежали всему телу, а волосы на голове зашевелились и встали дыбом.

Глава 4
Но все же Финниан был не из тех, кто долго остается в замешательстве. Он подумал о могуществе Бога, собрал все свои силы и успокоился. Он был одним из тех, кто любит Бога и Ирландию, и человеку, который мог рассказать ему что-нибудь новое об этих великих предметах, он отдавал весь свой ум и всю любовь своего сердца.
- Ты говоришь о настоящем чуде. Ведь это столь удивительно, что даже не поддается пониманию, - проговорил он. - Расскажи мне об этом подробнее.
- О чем же мне рассказать? - покорно спросил Туан.
- Расскажи о начале времен в Ирландии, о рождении и жизни Партолона, сына сыновей Ноя.
- Я почти забыл его, - сказал Туан. - Он был человеком огромного роста, широк в плечах, еще у него была длинная борода, которая придавала ему величественный вид... Он был человеком добрых дел, человеком, верным путям добра.
- Продолжай же, любовь моя, - нетерпеливо проговорил Финниан.
- Он прибыл в Ирландию на корабле. С ним на эту землю пришли двадцать четыре мужчины и двадцать четыре женщины. До этого времени на землю Ирландии еще не ступала нога человека, да и во всех западных частях мира люди еще не жили. Когда мы пристали к берегам Ирландии, мы увидели бесконечный лес. Куда ни посмотри, видны были только деревья; и из этого огромного леса доносилось неумолкающее пение птиц. И над этой прекрасной землей сияло теплое, радующее взор и душу солнце. Наши глаза устали от созерцания постоянно меняющихся и в то же время неизменных морских волн, уши устали от завывания ветра; эта страна показалась нам волшебным миром, нам казалось, что мы попали в рай земной.
Мы сошли на этот берег и услышали журчание воды: сквозь полумрак леса неспешно текла река. Пойдя вдоль ее берега, мы углубились в лес и дошли до ярко освещенной, прогретой солнцем поляны. Там Партолон со своими спутниками остановились передохнуть;там мы основали город и разбили поля.
Реки Ирландии были полны рыбой, ее леса изобиловали дикими зверями. Грубые, пугливые, громадные и жестокие твари бродили по ее землям. Были среди них и такие создания, сквозь которые можно было видеть, сквозь которых можно было пройти и ничего не почувствовать. Долго мы жили спокойно, мы видели, как появились и размножились новые животные - медведи, волки, барсуки, олени и кабаны.
Людей Партолона становилось все больше и больше, так продолжалось до тех пор, пока из двадцати четырех пар, пришедших вместе с ним, нас не стало пять тысяч человек. Мы жили в мире и довольстве, хотя и не были наделены разумом.
- Не были наделены разумом? - воскликнул Финниан.
- У нас не было нужды в разуме, - отвечал Туан.
- Я слышал, что перворожденные были лишены разума, - проговорил Финниан. - Продолжай же свой рассказ, мой возлюбленный.
-А затем внезапно, как налетевший ураган, на рассвете одного дня, к нам пришла болезнь. Она раздувала животы и окрашивала кожу в багряный цвет; и на седьмой день почти весь род Партолона был мертв, только один остался в живых.
- Всегда спасается только один, - задумчиво проговорил Финниан.
- Этим человеком был я, - подтвердил его обращенный ученик.
Туан прикрыл глаза ладонью и погрузился в воспоминания о своей неслыханно длинной жизни, в воспоминания о начале мира, о первых днях Ирландии. И Финниан, чья кровь снова застыла в венах, а волосы вновь тревожно зашевелились на голове, унесся в прошлое вместе с ним.

Глава 5
Продолжай, любовь моя, - прошептал Финниан.
- Я остался один, - говорил Туан. - Я был так одинок и так привык к своему одиночеству, что даже собственная тень пугала меня. Я был один во всем мире, был так беззащитен, что боялся любого звука; услышав шум крыльев пролетающей птицы или скрип мокрого от росы дерева, я замирал и старался затаиться, как кролик, при малейшем шорохе ныряющий в свою нору. Все дикие создания леса считали меня своей законной добычей, они шли по моему следу, они знали, да, знали, что я один и беззащитен. Они незаметно подкрадывались ко мне на своих мягких лапах, рычали и огрызались, когда я оглядывался; каждый раз, когда я выходил из своего укрытия, серые волки с высунутыми языками и горящими глазами гнали меня обратно в пещеру в скале, где я прятался от нападавших тварей. Во всем лесу не было ни одного зверя, который был бы слишком слаб для охоты на меня; не было ни одного зверя столь робкого, чтобы бояться показаться мне на глаза, все они держались вызывающе - и я их боялся.
Так я и прожил два десятка лет и еще два года, пока не узнал все, что знали животные, и не забыл все, что знал, когда жил среди людей.
Я научился ходить и подкрадываться так же тихо, как и самый осторожный зверь; я научился бегать столь же быстро, как самый быстрый из них и столь же неутомимо, как самый выносливый. Я мог быть невидимым и терпеливым, как дикий кот, притаившийся среди листвы или припавший к земле перед прыжком; я мог учуять опасность во сне и мгновенно вскочить, готовый к защите; я научился лаять, выть, рычать и лязгать зубами, я научился разгрызать и рвать зубами все, что придется.
- Рассказывай дальше, мой возлюбленный, - проговорил зачарованный Финниан. - Бог да благословит тебя, сердце мое.
- Когда же прошло двадцать лет и два года, - продолжал Туан, - в Ирландию приплыл Немед сын Агномана. Он привел тридцать четыре больших парусных корабля, и на каждом было по тридцать пар его людей.
- Я слышал об этом, - проговорил Финниан.
- Когда я увидел эти корабли, плывущие вдоль берега, сердце мое забилось от радости; я последовал за ними вдоль берега по отвесным скалам и утесам, перепрыгивая со скалы на скалу, с утеса на утес, как горный козел. Я следовал за ними все время, пока корабли, постоянно меняя курс, шли вдоль берега в поисках подходящей гавани. По пути я остановился напиться воды из небольшой заводи и увидел свое отражение на гладкой поверхности воды.
Я увидел, что весь оброс волосами и щетиной, как свирепый дикий кабан; увидел, что стал тощ и худ, как ободранный куст; увидел, что стал серее барсука; что стал иссохшим и сморщенным, как опустевший мешок; голым, как рыба; увидел, что стал жалким, как голодная ворона зимой, а пальцы на моих руках и ногах стали похожими на огромные изогнутые когти. И я понял, что не похож ни на кого на свете: ни на сотворенного богом человека, ни на дикого зверя. Тогда я сел около заводи, оплакивая свою дикость и одиночество, оплакивая неумолимую старость. И силы оставили меня, я не мог даже встать, а только сидел и плакал, стенал и сокрушался; и так я сидел и стенал, пока звери, идущие по моим следам, не окружили меня со всех сторон - притаившись за деревьями или припав к земле в зарослях кустарника. Они молча смотрели на меня из своих убежищ, недоуменно прислушиваясь к моему плачу. И тут началась буря; когда я поднял голову и осмотрелся, то увидел, что огромный флот качается на волнах, как в руке великана. Корабли то взмывали к небу и раскачивались там в вышине на гребне огромной волны, кружась, послушные порывам ветра, как опавшие листья, то низвергались с этой головокружительной высоты в ревущую бездну, в расщелины между чернильно-черными волнами и кружились там в увлекающих в морские пучины водоворотах. Временами ревущая волна обрушивалась на корабль, и этот страшный удар подбрасывал его высоко в воздух, а волна все гнала маленькое беззащитное в этом разгуле стихий судно вверх, подстегивая его ударами, грохочущими, подобно раскатам грома. Волна гнала корабль, как волк, преследующий уставшего зверя; казалось, она старалась выбить широкое днище и, наконец, добраться до напуганных людей, укрывшихся в столь ненадежном убежище. Волны обрушивались на корабли и погружали их в пучину вод. Эти удары был столь сильны и неумолимы, будто сами небеса обрушивались на беззащитные барки. И суда шли ко дну, или разламывались с треском - и уже обломки их опускались на песчаное ложе моря.
Пришла ночь, а с ней и темнота. Землю накрыл такой непроглядный мрак, что казалось, будто тысячи ночей опустили на нее свои покровы. Даже круглоглазые ночные твари не могли ничего разглядеть в этом мраке - они не видели даже на дюйм. Не было ни одного создания, которое осмелилось бы ползти или встать на ноги этой ночью, все твари прильнули к земле и затаились. Ибо великий ветер носился над миром, его порывы стегали землю и море, как удары огромного -в лигу длиной -хлыста, и звучали подобно раскатам грома. Ветер гудел, свистел, словно пел воинственную песню; ликовал и издавал боевые кличи. С ошеломляющим, закладывающим уши гулом и воем, а временами с рычанием, жалобным стоном или ворчанием носился он над миром, словно разыскивая все живое, что только можно уничтожить.
Казалось, будто время остановилось... Но вот из-за шума бушевавшего во мраке моря, донесся другой звук - тихий, как будто он пришел откуда-то издалека, сквозь миллионы миль, прежде чем достичь моего уха, но столь же внятный и отчетливый, как шепот друга, поверяющего свою тайну. Я понял, что это тонущий человек взывает к своему богу, но стихия была сильнее, и он умолк, побежденный. Я понял, что это женщина со стоном взывала к своему мужчине, кружась в затягивающем в пучину водовороте.
Я сидел на утесе, и видел, как ветер с корнями вырывает деревья. Корни выходили из земли с тяжелым предсмертным скрипом, ветви ломались, деревья взмывали в воздух и летели, словно птицы. Бушующее море обрушивало на землю огромные волны, которые разбивались об утесы и низвергались на берег облаками пены; порывы ветра были столь сильны, что катили по земле даже скалы; огромные валуны переворачивались и размалывали все, что попадалось на их пути. И в этом аду бушующих стихий, в этом стократно непроглядном мраке я заснул.

Глава 6
Я заснул и увидел сон. В этом сне я видел, что превратился в оленя-самца, и чувствовал, как в моей груди бьется новое сердце, во сне я выгибал гордую шею и чувствовал, как прочно стою на гибких сильных ногах.
Я проснулся, и увидел, что стал тем, кем был во сне.
Я стоял на скале. Я поворачивал свою гордую голову на стройной шее, вдыхая через широкие ноздри все запахи земли. Я не помнил себя от радости, ибо чудесным и непостижимым образом на смену немощи и старости пришли сила и молодость. Я терзался вчера из-за оков прожитых лет, а теперь снова стал молодым. Я понюхал дерн и в первый раз ощутил, как душисто и сладко он пахнет. С быстротой молнии мой нос вдыхал воздух и чувствовал все запахи. И как человек видит глазами, так и я познавал окружающее, вдыхая полный знаний воздух. Долго простоял я на этом утесе, звонко стуча своими крепкими копытами по камням, осматриваясь и изучая все вокруг с помощью замечательного нового носа. Каждое дуновение ветерка, доносившееся до меня справа или слева, рассказывало мне целую историю. Ветер доносил до меня особенно острый запах волка, и, обернувшись на запах, я звонко бил передним копытом. А когда ветер приносил запах, похожий на мой собственный, я поворачивал голову и издавал призывный крик.
О, каким громким, чистым и благозвучным был голос оленя! Как легко мой крик превратился в веселую живую песню, в приветственный призыв! С какой радостью я услышал ответный оклик! С каким восторгом я прыгал, прыгал и прыгал; легкий, как Перо птицы, могучий, как шторм, неутомимый, как само море! Как было легко стремглав взлетать сразу на десять ярдов - голова раскачивается на гибкой шея, я резко взмываю вверх и плавно опускаюсь на землю, подобно струе воды, и сердце покалывает от радости и легкости! Как звенел воздух в моих ветвистых рогах, когда я несся по лесу, обгоняя ветер! Весь мир казался новым, только что родившимся! Даже солнце было иным, еще более прекрасным! Как ветер ласкал мою шкуру!
Спокойно и твердо, без тени страха встречал я всех обитателей леса. Старый одинокий волк отскочил в сторону, заметив меня, и, глухо рыча и огрызаясь, убежал прочь с моего пути. Громадный неуклюжий медведь в раздумье покачал головой, но все же быстро отвел от меня взгляд своих маленьких красных глаз и поспешил спрятаться в росшем поблизости кустарнике. Олени бежали от моего твердого, как камень, лба или отступали под моим несокрушимым напором, пока ноги их не подламывались и я не затаптывал их до смерти. Я был самым сильным, самым могущественным оленем на острове, вожаком всех оленьих стад Ирландии. Как-то раз я снова вернулся в Ульстер, куда до сих пор звало меня сердце. Я пришел и, стоя невдалеке, втянул в себя воздух - и вдруг с радостью и со страхом понял, что ветер донес до меня запахи людей. Тогда моя гордая голова впервые пригнулась к дерну, а из моих огромных блестящих глаз полились слезы. Слезы, вызванные воспоминаниями о прошлом облике, о прошлой жизни. После этого я время от времени осторожно подходил поближе к людям, прячась среди укутанных листвой деревьев или скрываясь в высокой траве. Я во все глаза смотрел на них и сердце мое наполняла печаль и скорбь. Ибо в суровой буре лишь Немед и четыре пары из его людей сумели спастись. И видел, как людей становится все больше и больше, и вскоре их стало уже четыре тысячи пар. Они жили мирно, смеялись и, как трава, радовались солнцу. Люди Немеда уже не только обладали разумом, но были очень деятельны и трудолюбивы. Это были дикие и беспощадные первооытные воины и охотники.
Но как-то раз я пришел, не в силах противится желанию вновь посмотреть на людей, и увидел, что они ушли. Вокруг царила полная тишина, а на земле, по которой они ходили, на полях, которые они возделывали, лежали только кости, ярко блестевшие под лучами солнца.
И тогда я почувствовал, как снова постарел. Я понял, что стал немощен - и мои не знавшие усталости члены вдруг стали вялыми. Моя гордая голова стала тяжелее, глаза потускнели и затуманились, колени задрожали. Тогда волки впервые осмелились устроить на меня охоту.
И я снова отправился к пещере, которая служила мне убежищем еще тогда, когда я был одиноким стариком.
Однажды, когда я украдкой выбрался из пещеры, чтобы поесть свежей травы, меня окружили волки. Они так стремительно накинулись на меня, что я едва смог убежать. Но звери уселись перед пещерой, не спуская с меня глаз.
Я знал их язык и понимал их речь. Я понимал все, что они говорили друг другу, понимал и то, что они говорили мне. Но на моей голове еще остались обломки рогов, и до сих пор смертоносны были мои копыта. Они не осмелились войти в пещеру.
- Завтра, - сказали они, - завтра мы перегрызем тебе горло, завтра мы обглодаем твои кости.

Глава 7
Тогда я осознал, что жизнь моя подходит к концу, понял, что смерть уже близка, и смирился со своей судьбой.
Завтра, - сказал я, - завтра я выйду к вам и приму свою смерть в бою.
И волки завыли радостно и нетерпеливо.
Я же заснул и во сне увидел, что превратился в кабана. Во сне я отчетливо ощущал биение моего нового сердца, во сне я вытягивал новую мощную шею и прочно стоял на сильных нетерпеливых ногах.
Я проснулся, и я был тем, кем видел себя во сне.
Ночь сняла завесу тьмы и ушла до следующего заката. Когда же рассвело и настал день, волки стали взывать ко мне: "Выходи, Тощий Олень. Выходи и прими свою смерть!"
И тогда я, с сердцем, переполненным радостью, высунул свою покрытую черной щетиной морду из пещеры. Когда волки увидели мои острые клыки, мои налитые кровью свирепые глаза, в панике, с визгом бежали они прочь, спотыкаясь друг о друга и падая. Они обезумели от ужаса, а я бежал за ними, прыгая, как дикая кошка, силой подобный великану. Сердце мое было переполнено счастьем и радостью, тело - здоровой, щедрой, не жалеющей молодых сил жизнью. Я бежал вслед за стаей - лесной убийца, борец и победитель, дикий кабан, которому никто не осмелится бросить вызов.
И я завоевал власть над всеми кабанами Ирландии, в боях я отстоял свое право быть вожаком. Куда бы я ни пришел, в любое из моих племен или кланов, везде меня встречали с любовью и покорностью; где бы я ни появился, все чужаки разбегались прочь, спасая жизнь. Да, теперь волки боялись меня, а огромный беспощадный медведь бежал прочь большими тяжелыми скачками. Я гнал его вместе со своим войском дальше и дальше; но не так просто убить медведя, ибо жизнь его спрятана глубоко под противной, отвратительно пахнущей шкурой. Он падал, но поднимался на ноги и бежал прочь, и вновь наши клыки опрокидывали его на землю, но он снова поднимался и бежал; бежал, уже не видя ничего, натыкаясь на деревья и камни. Но и в предсмертных судорогах он не осмеливался отразить нападение ударом своей страшной лапы со смертоносными когтями, он не рычал, а только жалобно хныкал, словно беззащитный ребенок.
Я мог вызвать на бой любое существо, которое только могло двигаться. Любое, кроме одного. Ибо люди снова пришли в Ирландию. Шевинон сын Стариата со своими людьми, от которых произошли народы Довнанн, и Фир Волг, и Галиойн. Людей я не преследовал, а когда они преследовали меня, я убегал. Но все же я часто приходил к ним, влекомый памятью сердца. Я приходил посмотреть на людей, как они работают на своих полях, и вспоминал с горечью: когда люди Партолона собирались на совет, они прислушивались к моему голосу; мои речи нравились всем, кто их слышал, я умел найти мудрое решение. Глаза женщин сияли ярче и смягчались, когда они смотрели на меня. Они любили слушать пение того, кто сейчас скитается по лесу с клыкастым стадом.

Глава 8
И снова ко мне пришла старость. Слабость и дряблость закрались в мои члены, острая тоска снова охватила меня. Я вернулся к своей пещере в Ульстере, снова заснул, и во сне превратился в ястреба.
Я покинул землю. Теперь ласковый свежий воздух стал моим королевством, мои зоркие глаза видели за сотню миль. Я парил в вышине и, высмотрев добычу, молнией устремлялся вниз. Я падал как живой камень, и никто не успевал увернуться от моих цепких когтей и острого клюва; я жил радостно и спал спокойно. Я познал счастье полета и сладость жизни.
Как раз в это время в Ирландию пришел Беотах сын Иарбонела со своими людьми; между ними и сыновьями Шевинона случилась великая битва. Долго кружил я над полем боя, замечая каждое брошенное копье, каждый камень, пущенный из пращи, каждый взмах меча, сверкающего в лучах солнца. Меч поднимался и опускался, иногда унося чью-то жизнь. Я видел бесконечное сверкание щитов. И я увидел, что победа осталась за сыновьями Иарбонела. Из его народа произошли Дети Богини Дану (хотя их происхождение ныне забыто), а также другие народы, славные своей мудростью. Они были столь умны и мудры, что теперь говорят: "Они пришли с неба".
Они пришли из Волшебной Страны и воистину были богами.
Долгие, долгие годы я был ястребом. Я знал каждый холм и ручей моей страны, каждое поле и каждую горную долину в Ирландии. Я знал форму всех утесов и берегов, я знал, как выглядят они при свете луны и при свете солнца. Я еще был ястребом, когда сыны Миля похоронили Детей Богини Дану под курганами и повели ирланцев в бой против колдовских сил; это было время воцарения человека, время начала всех родословных.
Потом я опять постарел. Когда я почувствовал, что силы оставляют меня, я снова поселился в моей пещере в Ульстере - она была недалеко от моря. Там я заснул и во сне увидел, что превратился в лосося. Зеленые воды океана поднимались вокруг меня, во сне я погрузился в пучину моря, но не умер, ибо проснулся уже в морских глубинах, и был тем, кем видел себя во сне.
Я был человеком, был оленем, был кабаном, был птицей, а теперь я стал рыбой. И в каждом из этих превращений я познавал радость и полноту жизни. Но в воде радость и счастье таились глубже, и жизнь пульсировала глубже. Ибо на земле или в воздухе всегда есть что-то чрезмерное, служащее помехой, например, руки, которые есть у человека и о которых нужно постоянно помнить. У оленя есть ноги, которые он подгибает, когда спит, и распрямляет, когда бежит; у птицы есть крылья, которые нужно складывать и расправлять, о которых нужно заботиться, клюв, чтобы разрывать пищу.
Но рыба - одно целое от хвоста до кончика носа. Она совершенна, едина, проста и необременена заботами о частях собственного тела. Она может изогнуться на повороте, может всплыть или погрузиться в морскую пучину - и все одним и тем же единственным движением.
Теперь я плавал в морских водах. Как счастлив я был в мире, где нет оков; в стихии, которая поддерживает и одновременно поддается, которая ласкает и гладит кожу при каждом движении, дающемся без труда- и в то же время не дает упасть. Ибо человек может споткнуться; олень может упасть с утеса или обрыва; ястреб, уставший и утомленный, когда вокруг него тьма и бушует буря, может разбиться, налетев на дерево. Но дом лосося в глубине вод, а море заботится о своих созданиях.

Глава 9
Я стал королем лососей, со своими подданными я странствовал по морям и океанам всего мира. Зеленые и пурпурные дали расстилались подо мной, зеленые и золотые от света солнца волны были надо мной. И по этим бескрайним просторам я двигался; по этому янтарному миру, сам янтарно-золотой. Днем, в блеске прозрачной светящейся голубизны, я плыл, изгибаясь, и сам блестел, как живой драгоценный камень. Ночами же в черном, как смоль, эбеновом сумраке, припорошенном серебром лунных узоров, я, чудестное создание моря, переливался и сиял.
Я видел исполинских чудовищ морских глубин, всплывавших на охоту; длинных гибких тварей, которые могли взять в зубы свой хвост. Там, где мрак сгущался так, что уже нельзя было ничего рассмотреть, я видел клубки мертвенно-бледных непонятных созданий, которые извивались, раскручивали свои щупальца и снова свивали их в кольца. Я видел такие глубины океана, куда не могли опуститься обычные лососи. Я знал море. Я знал все тайные пещеры, через которые моря разговаривают друг с другом. Я знал течения, вода которых холодна, как лед. Они жалили и обжигали мой нос - нос лосося, подобно шипам колючих созданий или ядовитой водоросли. Я знал все теплые течения. Мы качались в их водах, а они - мягкие океанские реки - несли нас вперед, пока мы лениво дремали в теплом потоке. Я плавал до самого отдаленного края великого Мира, где уже не было ничего, кроме моря, неба и лососей; даже ветер молчал там, а воды были так чисты и прозрачны, что не скрывали серых скал на дне даже самых глубоких мест.
Потом, где-то далеко в море, я вспомнил об Ульстере - и меня внезапно охватила тоска, мне неудержимо захотелось оказаться на родине. Я повернул нос к Ирландии и поплыл вперед; дни и ночи плыл я без устали и отдыха, торжественно и ликующе. Но вскоре меня охватил ужас: я подумал, что могу и не доплыть до желанного берега. Я понял, что я должен доплыть до Ирландии даже ценой своей жизни. Так я отчаянно сражался с волнами и, наконец, добрался до берегом Ульстера. Каким тяжелым был конец моего путешествия!
Боль терзала мои кости, усталось и слабость охватила каждый мускул. А волны отталкивали меня прочь от желанной земли. Мне казалось, что эти мягкие, ласковые волны стали тверже; а когда я уже подплывал к желанному берегу Ульстера, мне чудилось, будто я пробиваюсь сквозь скалу.
Как я устал! Мои мышцы ослабели, сильный шторм мог просто разорвать меня на части; я мог заснуть - и волны унесли бы меня от уже видневшегося вдали берега. И вот я уже без сил качался на серо-зеленых волнах, откатывавшихся от родного берега к дальним синим океанским водам. Я видел Ирландию, но у меня больше не было сил. Только непобедимое сердце лосося могло остаться смелым и храбрым до конца этого труднейшего пути. Я услышал журчание рек Ирландии, несущих свои воды к морю, и, уже почти оцепеневший, сделал последнее усилие. Меня поддерживала любовь к Ирландии - и боги рек помогли мне войти в полосу пенного прибоя, и и последнем усилии я покинул море. Я лежал в ласковых водах реки в расщелине скалы, лежал истощенный, трижды умерший, но торжествующий. Я ликовал, я победил!

Глава 10
Силы вернулись ко мне, теперь я плавал по водам Ирландии, по великим озерам Ирландии, по ее быстрым мутным рекам. Как приятно было лежать под дюймовым слоем воды, греясь на солнце, или скрываться под тенистым выступом берега. Я смотрел, как над покрытой рябью водой быстрее молний проносятся маленькие создания. Я любил смотреть на быстрых стрекоз, они так грациозно разворачивались на лету, так легко держади равновесие, как ни одно другое крылатое создание. Я видел, как парят высоко над землей ястребы, высматривая добычу, как они камнем устремляются вниз, но и они не могли поймать короля лососей. Я видел диких котов с холодными глазами, вытянувшихся на суку над водой и готовых схватить своими цепкими когтями и вытащить из воды зазевавшегося речного жителя. Видел я и людей.
Они тоже видели меня. Они стали узнавать и даже искать меня. Они ждали меня у водопадов, через которые я перепрыгивал, как серебристая молния. Они растягивали для меня свои сети, устраивали ловушки, скрывая их под листьями ив. Они красили сети в цвет воды или речной травы - но нос лосося знает разницу между травой и веревкой. Они подвешивали мясо на невидимых веревках, но я знал и о крючках. Они кидали в меня копья и остроги, которые вытягиваются обратно за привязанную к ним веревку.
Много ран получил я от охотившихся на меня людей, много шрамов и рубцов.
Каждое земное животное преследовало меня в водах или по берегам; лающие выдры в черных шкурках с вожделением следовали за мной; дикие коты охотились на меня с берега; ястребы и соколы - все хищники воздуха, летающие высоко, все крылатые убийцы с клювами, острыми, как копье, не раз падали на меня с неба. А люди охотились на меня, перегораживая всю реку. Я не знал ни отдыха, ни даже передышки. Моя жизнь превратилась в постоянное бегство от опасности, которая подстерегала со всех сторон. Жизнь стала бременем и мукой от необходимости быть постоянно начеку. А затем меня поймали.

Глава 11
Один из рыбаков Кайрилла, короля Ульстера, поймал меня в свою сеть. О, как счастлив он был, когда увидел свою добычу! Он закричал от радости, узрев в своей сети огромного лосося. Я все еще был в воде, когда он стал осторожно выбирать сеть. Я все еще был в воде, когда он наконец сумел подтащить меня к берегу. Он стал вытаскивать сеть из воды, и моего носа коснулся воздуха, и я отпрянул. Со всей своей силой я нырнул на дно сети, стараясь держаться в воде, моей любимой и ласковой стихии. Я испугался, что могу лишиться своей родной ласковой воды. Но сеть была крепкой, и рыбак все же вытащил меня из воды.
- Успокойся, Король Реки, - сказал мне рыбак,- покорись своей судьбе.
Я был на воздухе, а чувствовал себя так, как будто горел в огне. Воздух обжигал меня, как раскаленный камень. Он бил по моей чешуе и терзал ее. Он ошпаривал мое горло и обваривал меня. Он давил на меня, сжимал меня, казалось, что мои глаза лопнут и вытекут, а голова оторвется от тела. Я чувствовал себя так, словно разбухаю и вот-вот разлечусь на тысячу кусочков. Свет слепил меня, жар мучил меня, на сухом воздухе я съежился и дышал с трудом; и, когда рыбак вытащил меня из сети и положил на траву, я, огромный лосось, доведенный до отчаяния, повернул свой нос к реке и попытался допрыгнуть, допрыгнуть, допрыгнуть до нее даже под нестерпимым гнетом воздуха. Я знал, что могу подбросить себя только вверх, но не вперед -и все равно я подпрыгивал снова и снова, ибо каждый раз, взлетая в воздух, я мог еще раз увидеть сверкающие на солнце волны, покрытую рябью поверхность воды и кружащиеся водовороты.
- Успокойся, о Король, - снова сказал рыбак.- Отдохни, мой возлюбленный. Забудь свою стихию, родную реку. Забудь илистый берег, забудь песчаное дно, где в зеленоватом мраке танцуют тени, коричневый поток будет петь свои песни уже без тебя.
И пока он нес меня во дворец, он пел песню реки, песню Судьбы, песню смерти, песню, восхваляющую Короля всех Вод.
Меня преподнесли королю, и, когда жена короля увидела меня, она возжелала отведать моего мяса. Меня зажарили на огне - и она съела меня. А когда пришло время, она дала мне новую жизнь, и я был рожден, и я стал ее сыном, сыном короля Кайрилла. Я помню время, когда был еще плодом во чреве, помню темноту и теплоту, свои медленные движения и едва слышные звуки, доносившиеся до меня снаружи. Я помню все, что со мной происходило, с того времени, как меня надели на вертел и до того времени, как я родился. И ничего из этого я не забыл.
- А сейчас, - сказал Финниан, - ты будешь рожден еще раз, ибо я окрещу тебя и ты войдешь в семью Живущего Бога.

Такова история Туана сына Кайрилла- Никто из живущих не знает, умер ли он в то давно прошедшее время, когда Финниан был настоятелем Мовиля, или же до сих пор бережет свой замок в Ульстере, наблюдая и запоминая все, что происходит во славу Бога и Ирландии.